Интернет-журнал о дизайне и архитектуре
30 марта 2015 г.

Олег Явейн: «Мы понимали, по каким правилам играем»

Архитектор, профессор Олег Явейн – о реализации проекта реставрации и реконструкции восточного крыла Главного штаба.

 

Архитектор, профессор Олег Явейн – о реализации проекта реставрации и реконструкции восточного крыла Главного штаба.


– Олег Игоревич, с какой миссией Вы приехали в Екатеринбург?
– Конференция «Архитектурное проектирование: исторические напластования и современные тренды» и мастер-класс в ее программе дают возможность обсудить в Екатеринбурге наш опыт реставрации и реконструкции Главного штаба* и высказать свою позицию по целому ряду проблем, связанных с этим. Ведь то, как сегодня меняются центры исторических городов – не только у нас, но и повсюду, – это не тот тренд, который побуждает двигаться в его русле. Может быть, так было еще лет 10-15 назад, но сегодня стоит задуматься о том, как выйти из этой колеи. Существуют очень разные города с историческими напластованиями и центры, насыщенные разными памятниками архитектуры, и при их реконструкции нельзя отталкиваться от авторитетных стереотипов и пользоваться их приемами – и то и другое уже начинает настораживать. Нередко мы приходим к противоречивой и разрушающей культуру ситуации, пусть и с лучшими намерениями. Поэтому из этой колеи нужно пробовать выходить. Кто-то выйдет удачно, кто-то неудачно, но то, что в нее не обязательно нужно встраиваться, – это важно осознать. Об этом, в том числе и в связи с нашим проектом, я хотел бы поговорить.



– BERLOGOS понравился отзыв Ханса Ибелингса о Вашей работе, где он пишет, что Вы «…продемонстрировали свою способность проникнуть в самую сущность здания, попытались понять, что есть восточное крыло Главного штаба и выразить, чем оно хотело бы стать, обладай собственной волей». Расскажите, как у Вас это получилось?
– Ибелингс является ведущим западным специалистом по архитектуре Восточной Европы. Сравнительно недавно он выпустил книгу с непредвзятым обзором эволюции архитектуры всей Европы без той иерархии ценностей, которая считается общепринятой. Когда он был в Санкт-Петербурге, мы ему показывали нашу работу в Главном штабе, а потом пошли прогуляться и посмотреть рядом, на набережной Мойки, неоклассический особняк работы Ивана Фомина; позже я показал ему единственную конструктивистскую постройку Якова Чернихова и «классицизирующий конструктивизм» Евгения Левинсона, и оказалось, что он все это знал. Да, тогда он впервые увидел эти постройки или то, что от них осталось, чему был очень рад. Но Ханс знал, что эти здания есть, представлял эти объекты, этих авторов, что для Запада – редкость. Сам он голландский теоретик, историк и архитектурный критик, живущий сейчас в Канаде, а та интересная фраза, которая вам понравилась, – это цитата из Луиса Кана.
Сопоставление нашей концепции с мыслями Кана – идея Ибелинса. Многое в архитектурной философии Кана строилось на том, что архитектурные конструкции, организмы, планы представлялись имеющими свою логику развития и даже собственную «волю к существованию». Конечно, здесь можно найти много мистики, но можно понять и в духе математического выражения «стремиться к…». Последняя аналогия будет точнее. Когда Ханс Ибелингс говорит о том, «чем хотело бы стать» Восточное крыло, то так он объясняет разницу между употребительным подходом к памятникам архитектуры и тем, который он обнаружил в нашей концепции. Ханс считает, что в Главном штабе была предпринята попытка, с одной стороны, исследовательского, а с другой – проектного проникновения в архитектуру памятника, попытка понять, как здание Карла Росси само бы развилось, обладай оно своей волей. Правда, Ибелингс в своем анализе проекта перевел эту мысль в несколько неожиданное для нас русло, представив ее в виде генетических метафор и говоря о некой генетической программе здания, о своеобразном внутреннем генетическом коде, архитектурном ДНК Росси. Да, у нас термин «код» присутствовал, но с точки зрения не генетики, а скорее структурно-семиотического подхода, на уровне некого бессознательного – конечно, не во фрейдовском, а в леви-строссовском, то есть более рационально-архитектоническом понимании. Суть была в проникновении внутрь структуры, в понимании ее устройства – вот что составляло часть нашего подхода. А переосмысление всего этого в духе идей Кана и генетические метафоры Ибелингса – это, конечно, для нас новость, которую еще предстоит осмыслить.

– В тендере участвовал также и Рем Колхас, который впоследствии стал консультантом проекта. Расскажите о Ваших впечатлениях от совместной работы с ним.
– Консультантом нашего проекта Колхас не был. Совместная работа – это громко сказано, но глубокие впечатления от контактов с ним и ОМА, конечно, остались.
Чтобы ситуация была понятна, расскажу немного о тендере. Всемирный банк проводил тендер, состоящий из коммерческого предложения, оценок работы фирмы, рейтингов, баллов и так далее – все это сложная система критериев в цифрах. Среди участников тендера были команды архитекторов со всего мира, включая даже легендарного Филипа Джонсона. С подробностями суммирования баллов Всемирным банком я официально не знаком, но рассказывали, что эксперты банка обратили внимание на то, что одни и те же персонажи присутствуют в разных командах. В частности, оказалось, что фирма Arup, с которой сотрудничала OMA, выставлялась и самостоятельно, поэтому, когда проходила экспертиза предложений, выяснилось, что одни и те же лица присутствуют и в OMA плюс Arup, и в Arup. Видимо в Arup отнеслись к составлению списков участвующих в проекте несколько легкомысленно. В итоге все команды, в которых наблюдалась такая ситуация, были сняты. Колхас с этим не соглашался, мы ему тогда очень сочувствовали, но такова система Всемирного банка. Мы все понимали, по каким правилам играем.
Теперь непосредственно к вопросу. Когда проект только начинался, у М.Б. Пиотровского возникла идея работы в условиях публичных обсуждений и дискуссий. Проект на разных стадиях обсуждался в Союзе архитекторов, Академии архитектуры, на Коллегии Министерства культуры, устраивались выставки с общественными обсуждениями проекта в Эрмитаже, Музее архитектуры им. Щусева в Москве и т.д. Кроме того, существовал, да, наверное, и сейчас существует, консультативный совет Эрмитажа, в который входили директора Лувра, Национальной галереи в Лондоне, галереи Уффици во Флоренции и других крупнейших музеев мира. Все они раз в год приезжали за свой счет только для того, чтобы вместе обсудить одну из заданных проблем Эрмитажа. Причем, это выглядело так: сидят люди, с искренней заинтересованностью в глазах напряженно пытаются решить тот или иной поставленный Эрмитажем вопрос; мобильники у всех отключены, а у многих из тех, кто периодически заходит в зал, – обязательно звонят. Там обсуждался и наш проект, и концептуальные предложения ОМА. Рем Колхас был консультантом фонда «Эрмитаж-Гуггенхайм», который спонсировал некоторые программы Эрмитажа. Тот же фонд финансировал и работу ОМА. В рамках этой программы Рем Колхас представлял свои идеи, которые по существу являлись альтернативным проектом, и видимо рассчитывал на идейное руководство. Идеи его были, несомненно, очень хороши, и, конечно, если бы все, что он предложил, было рассчитано на реализацию где-нибудь в Европе или даже в Москве или Екатеринбурге, все мы были бы в восторге. Но в Санкт Петербурге, вокруг Дворцовой площади, в ядре главного ансамбля Российской империи мне, например, принять и пережить такие архитектурные идеи очень сложно – что-то цепляет и протестует внутри... Но, конечно, дискуссии, предложения, критика наших решений, поездки в ОМА, разговоры с его командой, своеобразное мышление самого Колхаса с постоянным соединением мысли и игры – все это очень интересно.

– И какой Вы нашли компромисс?
– Какие уж тут компромиссы! (Смеется.) Не женятся наши подходы, при всем нашем желании не женятся. Мы очень внимательно изучали критику и предложения ОМА, думали, как учесть их, но ответ получался по принципу «спроси женщину и сделай наоборот». Тем не менее, это, конечно, тоже влияние, имеющее свой резонанс, то, что заставляет думать, искать нетривиальные ответы, соотносить свои установки с параллелями и альтернативами.



– Говоря об Эрмитаже, хочется подробнее остановиться на такой значимой фигуре, как Михаил Пиотровский. Принимал ли он какое-либо участие в проекте?
– Результат не был бы таким без его участия. Скорее всего, вообще без него ничего, заслуживающего внимания, не состоялось бы. Сам он, конечно, теперь говорит, что все и без него бы свершилось. Но ведь важно, что именно получилось. Вот Мариинка построена... Представьте, что схожий сценарий со сменой подрядчиков, архитекторов и проектов был бы и в Главном штабе. Я не думаю, что ОМА и Рем Колхас смогли бы удержаться дольше, чем Доминик Перро в Мариинском театре. Уверяю, они не выдержали бы и сотой доли тех проблем, сложностей и унижений, связанных с нашим строительством, которые мы готовы переносить. Еще ни один из ведущих архитекторов Запада не сделал у нас ни одной работы до конца и всерьез. Рано или поздно разработка проекта передается в руки местных организаций или подрядчика, а те решают, что раз картинка издалека (если сильно прищуриться) совпадает с проектом, значит, все хорошо. А такого, чтобы работа, рассчитанная на высокий уровень исполнения, была сделана «от и до», у нас пока что не случалось. В нашем проекте также многое не удалось реализовать, многое исполнено не надлежащим образом, но тому, что он в целом все-таки состоялся, мы обязаны последовательности действий директора Государственного Эрмитажа.
Ведь с чего все началось? В 1990-х годах сложилась довольно острая ситуация: тогда Главный штаб был занят разного рода офисными организациями. При царях это были в основном министерства, которые управляли Россией; при большевиках это было что угодно – начиная от тюрьмы НКВД и заканчивая проектными институтами, поликлиниками, парикмахерскими и мелкими учреждениями. Во время перестройки все организации, которые занимали дом, стали распадаться, разоряться. Естественно, предприниматели начали сдавать помещения в аренду, возникла вопиющая ситуация – огромный разваливающийся дом в центре города. По логике, его должны были занять какие-то банковские предприятия, которые разделили бы Штаб на офисы, и сейчас была бы уже пятая реконструкция с большим сломом. Такое развитие событий было бы наиболее вероятно и закономерно. Но вышло постановление правительства Ленинграда о передаче всего восточного крыла Эрмитажу. Видимо коммерческий процесс тогда еще не достаточно раскрутился, а когда он начал раскручиваться, то хозяином здания был уже Эрмитаж, и уже к нему была обращена серия предложений от наших и западных инвесторов, а иных источников финансирования тогда еще не было.
Одним из таких потенциальных инвесторов был Альфред Таубман, владелец аукциона Сотбис, который предлагал сделать внутри коммерческий центр, гостиницу, цирк и массу всего, приносящего доход. Причем, он приезжал сюда не просто так, а в сопровождении таких архитектурных звезд, как Фрэнк Гери, Майкл Грейвс и еще парочки таких же легенд. Гери тогда высказал предложение расчистить этаж и сделать там выставку мотоциклов. Кстати, это совершенно нормально и в духе современных исторических реконструкций: нужно было создать новые рентабельные структуры, и все упражнялись в этом. На третьем этаже предлагали разместить экспозицию импрессионистов – «мы же не варвары, Эрмитаж ведь делаем». Такой вот план коммерческого и культурного центра. Такой архитектурный «Евромайдан» 1990-х.
Пиотровский, как всегда, выслушивал все предложения и думал, что делать. В какой-то момент там появился мой брат Никита Игоревич (он был тогда начальником КГИОПа), и, когда его вызывали, он категорически возражал против многих предложений, настаивая на полном сохранении исторического здания. Но он, как представитель городских властей, не мог быть проектировщиком. Вот тут уже вступил в игру я. Мы начали ходить к Михаилу Борисовичу и показывать, что можно было бы сделать. Тот был удивлен, что бывает и такое. В общем, на стадии формирования замысла мы ему показывали все разработки и идеи, слушали его комментарии, делали новые варианты и вновь приходили. На стадии проекта Михаил Борисович очень активно в нем участвовал. Когда дело дошло до строительства со всеми его жесткими проблемами, он стал больше дистанцироваться и неохотно вмешивался только в крайних случаях. Но его роль в определении исходных позиций проекта исключительно велика. В этом плане у него есть одна замечательная черта: многие заказчики при обсуждении проекта начинают «лезть в архитектуру», советовать, а Пиотровский, как человек большой культуры, всегда чувствует границы своей компетентности, понимает, где лучше сказать осторожно или даже вообще уклониться от комментариев, а где должно высказаться жестко, категорично.

– Мы живем в эпоху массовой культуры, которая поглощает элитарные традиции. Entertainment – обязательный элемент современных архитектурных решений. Наверное, в этом и состоит искусство проектирования – соединять массовое с уникальным. Какие решения Вы нашли в этом ключе?
– В первых вариантах программы проекта была идея полифункциональности и размещения объектов индустрии развлечений; тогда планировалось, в частности, создание мультиплексов на верхнем этаже. В принципе, это неплохо, все музеи сегодня идут по этому пути. Но от этого в итоге ушли, причем ушли по инициативе Эрмитажа. Некоторые считают, что Эрмитаж даже слишком задержался в элитарной традиции. Но, может быть, в этом и состоит его сила? Сегодня хорошим считается тот музей, где экспозиционные площади занимают не более 50%, а здесь их намного больше. Главный штаб Государственного Эрмитажа – энциклопедический музей искусства XIX-ХХI веков. Это именно традиционный музей с немногими сопутствующими ему помещениями: книжными магазинами, кафе и т.д. Все это сложно назвать элементами массовости. Массовость предлагаемого решения – в энергии его элитарности, идущей от эпохи Просвещения, и актуальности его исторической памяти, воплощенной в висячих садах, огромных музейных дверях, имперской топографии Петербурга, вводимой внутрь музейного пространства.

– Какие перспективы для музея открывает реконструкция?
– Все будет зависеть от того, до какой степени возможности той «машины для показа» с масштабными трансформациями экспозиционных пространств, с переходами и раскрытиями, которую мы создали, будут освоены и как они будут освоены. Если сейчас ее будут осваивать обычным способом, она пропала, а если те, кто станут это делать в будущем, почувствуют специфику новых пространств, проявят изобретательность, новаторство, то реконструкция заживет.

– Олег Игоревич, расскажите о Ваших творческих планах.
– На все то, о чем я здесь рассказал, угрохано почти 14 лет, и сейчас я в основном веду занятия и работы историко-теоретического плана, которые когда-то прервал, целиком переключившись на проектирование для Эрмитажа. В ближайшие 3-5 лет я буду заниматься, пожалуй, только этим.

– Своеобразный отдых?
– Это другая ипостась той же работы, правда, теперь я не буду связываться со всей этой структурой стройки, с администрациями, совещаниями. В этом плане, конечно, это отдых, но скорее для нервов.



* О проекте:
Музейный комплекс Государственного Эрмитажа в восточном крыле Главного штаба.
Генеральный проектировщик: архитектурная мастерская «Студия 44».
Архитекторы: Явейн Олег Игоревич (руководитель), Явейн Никита Игоревич, Лемехов Владимир Иванович, Соколов Павел Сергеевич.
Реконструкция и реставрация памятника архитектуры первой трети XIX века.
Россия, Санкт-Петербург, Дворцовая пл., д. 6-8.
Проектирование: 2002-2007 гг.
Строительство: 2008-2014 гг. Полное завершение работ было приурочено к празднованию 250-летия Эрмитажа в 2014 году.


Фото: Вероника Соковнина (1), Сергей Крылов (2, 3, 4) 

Текст: Соковнина Вероника

Комментарии

Оставить комментарий:

Оставить комментарий могут только зарегистрированные пользователи.

Другие интервью

© 2010—2020 Berlogos.ru. Все права защищены Правовая информация Яндекс.Метрика design Создание сайта